Ходила младёшенька по борочку - Вера Мосова

– Не гоню, а спасаю! – молвила Тюша.

– От кого? – сверкнула очами Любочка.

– От тебя самой! – горько проговорила матушка.

Коконькой все называли тётку Пелагею, которая доводилась младшей сестрой покойной бабушке Наталье и была крёстной матерью своим племянницам Луше и Тюше. Потому они и звали её коконькой, да и не только они. Как-то так уж получилось, что прилепилось к ней это имечко. Жила Пелагея одиноко, деток Бог прибрал ещё в младенчестве, а муж помер, надорвавшись на тяжёлой работе. Вот она и вековала одна. Раньше, бывало, Пелагея частенько навещала сестру свою, обычно по большим праздникам. Всегда приезжала с подарками да гостинцами, но при этом была строга лицом и даже сурова. Любушка её побаивалась. Всего лишь раз гостила она у коконьки: пару лет назад они с матушкой навещали старуху в Троицу. И сейчас Любушке было немного боязно – как же встретит её престарелая тётушка?

Люба молча собрала узелок с вещами и вышла на крыльцо. Майский ветерок запутался в её непослушных кудрях, выдёргивая их из косы. Она повязала платок и оглядела подворье. Всё здесь было до боли родным: и столб для привязи лошадей, и ларь с овсом, и короб с сеном, возле которого стоят пять купленных на убой коров. Решился-таки тятенька начать новое дело, сторговался с гуртовщиками ещё вчера, пока Анфиса с Прохором у Василия были. Любаша бросила последний взгляд на высокое крыльцо дедовой избы. Вернётся ли она сюда ещё? После вчерашних событий груз вины давил ей на сердце. Она, конечно, не травила Василкову жену, но ведь желала же ей смерти прежде, хотела ведь, чтоб давний дружочек ей, наконец, достался. Вот и услышал её Господь. Наверное, и впрямь надо ей уехать, хотя бы для того, чтоб покаяться и всё забыть, чтоб вытравить из сердца Василку. И пусть поправится его Лизавета, пусть живёт со своим мужем. Права матушка – у них своя жизнь, а у Любаши – своя. Но как же не хочется с этим мириться! Вот ведь учинили ей наказание!

Постояв ещё немного, девица стала спускаться по ступеням. Вышла из избы Тюша и обняла дочку за плечи. Так, в обнимку, они и пошли со двора.

– Любаша! Не уезжай! – раздалось вдруг позади.

На крылечко выскочила босая Асенька и протянула к сестре руки. Люба вернулась, обняла малышку, погладила её по голове и, едва сдерживая слёзы, вымолвила:

– Не могу, сестрица, не по своей воле я еду. Ты не кручинься так и помни, что я тоже по тебе тоскую.

Она поцеловала Асю в каждую щёку, развернула её и подтолкнула к двери, а сама пошла к матери.

Запряжённый в телегу молодой конь Ветерок уже ждал девицу на улице. Любушка уложила свою котомку, уселась поудобнее и увидела, что в воротах появились дед Прохор с бабкой Анфисой. Они с недоумением смотрели на всех, но ничего не спрашивали. Девица подняла руку и несмело помахала им на прощанье. Иван крикнул:

– К вечеру вернусь! – и натянул поводья.

Конь тряхнул гривой, телега медленно тронулась с места. Когда выехали за посёлок и миновали речку, Любушке вдруг стало так тоскливо, что слёзы сами потекли по щекам. Что же ждёт-то её впереди? Начинается новая жизнь, и она будет совсем иной, чем прежняя. Только какой? Неужели опять ей предстоит, как в детстве, скитаться по миру? Но тогда рядом была матушка. А как же она одна-то теперь? И ощущение безысходности, незащищённости совсем придавило Любушку.

– Чего пригорюнилась? – обратился к падчерице Иван.

– А чему радоваться-то? – незлобно огрызнулась та.

– Свободе! Ты ж теперь без родительского догляду жить станешь, вот и радуйся этому!

– Коконька мне там такой догляд учинит, что тут же и сбежать захочется.

– А ты блюди себя, чтоб тётка Пелагея довольна тобой была. По дому помогай, да и в огороде сейчас работы много, самая пора. Так что, не ленись! Чтоб слова худого не могла она про тебя сказать.

Любушка помолчала. Едва ли она сможет угодить вредной тётке, хоть и будет стараться.

– Я скажу коконьке, что Тюша тебя в помощь ей отправила. А на матушку ты не серчай! Не со зла она тебя отсылает, хочет, как лучше, сама знаешь. Вот дома всё успокоится, я и приеду за тобой.

Любушка молча кивнула.

– Не кручинься, недолго тебе в изгнании быть, – улыбнулся Иван.

– А ты, тятенька, тоже не веришь, что я ни в чём не виновата?

– Верю я тебе, верю! – утешил он строптивую падчерицу, хотя ответ этот был очень сомнителен.

Любушка вздохнула. Так она и ехала, погружённая в свои невесёлые думы.

Наконец взорам путников открылось село. Оно состояло из двух частей, находящихся на расстоянии чуть более версты друг от друга. Тётушка Пелагея жила на берегу Нижнего пруда при Нижнелайском железоделательном заводе, где построено было несколько десятков домов, расположенных немного в стороне от плотины. Поодаль, возле Верхнего пруда, где стоял другой завод, дворов было поменьше. Избушка коконьки стояла особняком, слегка наклонившись набок. Было видно, что ей не хватает мужицких рук. Хозяйка вышла за ворота встретить гостей. Это была сухонькая старушка в платке, повязанном на лоб по самые глаза. Взгляд их был тускл и невыразителен. Строго поджатые губы под заострившимся носом нехотя разлепились, когда старуха стала приветствовать гостей. Не выказав большой радости, коконька пригласила их в избу. Лишь когда Иван выложил на стол привезённые с собой продукты: бутылочку конопляного масла, голову сахара, миску свежего творожка да кусок солонины – лицо хозяйки изобразило подобие улыбки. В довершение всего он вынул синий кубовый8 платок и вручил его тётушке. Щуря свои подслеповатые глаза, она потрогала ткань, помяла её в руках и, судя по всему, осталась довольна подарком.

До вечера Иван оставался у коконьки. Он подправил ей повалившееся пряясло9, заново повесил калитку, почти сорванную с петель, подлатал полусгнивший сарай, который был больше похож на груду старых досок, чем на дворовую постройку. Уезжая, он наказывал Любочке не перечить тётушке. Оставшись одна, девица пригорюнилась.

– И пошто тебя сюда сослали-то? – спросила вдруг старуха, нарушив молчание.

– В помощь тебе, коконька, – смущённо проговорила Люба.

– Я, конечно, старая, – молвила та, – но вовсе не дура. Понятно, что тут какой-то добрый молодец замешан. Али недобрый. А за что ещё могут девку из дому спровадить? Матушка-то твоя и сама в твои годы хорошо почудила. А теперь вот тебя строжит. Ну, раз строжит, значит, так надобно. Ей виднее.

Любушка молчала. А что она могла сказать?

Так началась её жизнь в изгнании. Она старалась помогать тётушке во всём, чтоб, не дай Бог, не осрамить своей матери. Днём работала на огороде, носила воду, мыла да подметала, а вечером старуха доставала куделю10 и усаживала Любушку с веретеном на лавку, а сама устраивалась рядышком и теребила овечью шерсть. Поначалу девица побаивалась суровой старухи, но со временем поняла, что это всего лишь вид у неё такой, а душа-то добрая, только она почему-то скрывается за напускной строгостью. Иногда бабка заводила неспешные разговоры, из которых Люба узнала кое-что про свою родню.

Если верить семейным преданиям, то предки Пелагеи и бабушки Натальи были переселенцами из Черниговской губернии, вывезенными сюда ещё Акинфием Демидовым, который и построил тут железоделательный завод. Так они при этом заводе и жили, одно поколение за другим. А дедушка Савелий, будучи ещё довольно молодым, по каким-то делам на завод приезжал, тут он и встретил судьбу свою, да вскорости посватался, а потом и вовсе увёз Наталью с собой. Сильно Пелагея тосковала по сестрице. Очень уж дружны они были. А потом батюшка и Пелагею замуж выдал, не спрося её согласия. Только накануне свадьбы она впервой своего жениха и увидела. Такое порой бывало – родители сговорятся промеж собой, а от молодых пока в секрете держат. Пелагее повезло меньше, чем сестре Наталье. Муж её, Никифор, был крут на расправу. Работал молотобойцем в заводе, уставал сильно, а потому часто принимал с устатку и поколачивал жену. Так что, когда он помер, надорвавшись на работе, Пелагея не сильно и горевала. Жаль только, что детки у неё не выжили, ни один из пяти рождённых за все годы жизни с мужем. За это она часто попрёки от своей свекровушки выслушивала. А разве ж она виновата в том? Так Господу было угодно. Вскоре после смерти мужа свекровь слегла, уж больно она по сыночку-то младшему убивалась. Пришлось невестке её допокаивать. А уж как та вслед за сыном отправилась, так Пелагея одна и осталась в этом доме. По праздникам сестрицу навещала. А племянниц, Лушеньку да Тюшеньку, крестниц своих, она очень любила и частенько брала их к себе погостить, чтоб не сильно одиноко ей было. Бор тут сосновый недалеко стоит, так они туда часто за грибами да ягодами ходили все вместе. Девчонки бегают меж сосен, аукаются, только сарафаны мелькают, и Пелагея веселится с ними вместе. Ой, как же давно-то это было! Так вот жизнь и прошла, а смерть всё не приходит.